«Господь дал мне ремесло в руки»

Мы встретились с Владимиром Георгиевичем в его мастерской — это небольшая уютная каморка на прихрамовой территории. На стенах — резные картины, на большой доске прикреплены листы с набросками будущих работ.

— Мне приходится быть и дизайнером, и художником, уметь рисовать обязательно для резчика, — поясняет мастер. — Составлять орнамент, рассчитывать пропорции. Это комплексная работа. Сам я занимаюсь художественной резкой больше 30 лет. Ремесло — как профессиональный спорт: подготовка начинается с раннего детства.

Путь к призванию

Я родился в селе Умыган Тулунского района. Это старинное село по старому Московскому тракту. Отцы нас учили с раннего детства держать молоток, помогали. В юности во Дворце пионеров умения закрепились.

Чтобы быть профессиональным резчиком, не обязательно иметь специальное образование. Оно вообще мало что дает, только базу для познания любого ремесла, искусства, науки. Самое важное — самообучение.

По первому образованию я инженер. Окончил институт и до 1991 года чувствовал себя хозяином жизни. Получал неплохо. Потом не стало Союза, стало мало денег. Начались лихие 90-е, кооперативы, частные предприятия… Эта суета, когда главная цель — деньги. Так человек начинает деградировать как личность в первую очередь. Думаешь, а чего ты работаешь? Для кого? На руках были двое детей, которых надо кормить и поить. Тогда я понял, что Господь-то дал мне ремесло в руки.

Был 2001—2002 год, я познакомился с батюшкой, пришел в этот храм. С тех пор мой приоритет — украшение церквей. Нас два резчика, мой товарищ — Валерий Иванович Конончук. Мы работаем не только с Харлампиевским храмом, но и с церквями в Якутии, Бурятии, в городах нашей области.

Меж наукой и красотой

Люблю говорить, что работа резчика — нечто вроде синусоида. Вот, скажем, если провести прямую линию, по одну сторону находится чистое ремесло, а по другую — искусство. Так вот резчик работает по обе стороны от этой черты — туда-сюда.

Приходится быть художником, осмыслить идею, превращать ее в графический образ, передавать в рельефе. Приходится быть ремесленником, когда выполняешь черновые работы, фрезерование, резку. Эта работа не дает заснуть, не дает распускаться. Не только в физической форме, но и в духовной, и в эмоциональной.

Как правило, резчики работают в одиночестве. Если нужно сделать, например, киот для храма, мастер прорисовывает его на бумаге, определяет пропорции — так появляется шаблон для столяров. Пока они заняты своей работой, мастер-резчик разрабатывает орнамент, который затем наносит на подготовленные столярами детали.

Чтобы совладать с деревом, нужно опробовать его «волны». Надо почувствовать его. Поэтому в начале всегда делается пробник. Все необходимое для работы всегда рядом — стамески и ножи, а самое драгоценное орудие — советские кованые резцы. Вот эти берут все! Уже так не делают, нет таких кузнецов.

Сейчас умельцы заказывают инструменты в Болгарии. Недешевые (по несколько тысяч рублей за одну стамеску) и неидеальные (далеко до кованых советских), но они так просто и не ломаются, как китайские.

Классическое наше оборудование — это наши руки плюс резцы. У каждого свой набор инструментов, это продолжение наших рук. Мы в Валерием Ивановичем сидим рядом, но никогда ими не делимся. Не потому что мы жадные, просто инструменты как живые. Это очень личное… Есть и вполне конкретное неудобство — ручка резца делается под ладонь мастера, поэтому другому умельцу будет просто неудобно работать с чужим инструментом.

Если инструменты плохие, то и качество работы будет снижаться. Это много значит, но все-таки по степени важности на третьем месте. Самое главное для профессионального резчика — умение замечать красоту там, где другие проходят мимо.

На втором месте — умение передать то, что ты заметил, в рельефе. Видеть будущее в своей голове. Только на третьем месте находятся инструменты. Если нет первых двух, можно хоть какое орудие брать — ничего не получится. Это проверено на практике.

Почему профессиональные певцы никогда не поют нигде, кроме сцены? Они берегут связки. Так же профессиональные резчики: лишний раз хватать резцы не будем. Мы обязаны руки свои беречь, как пианисты, в буквальном смысле слова.

Свободный график вдохновения

— У нас рабочий день с 8 до 17 часов. Но это на бумаге. Резчика не заставить работать, если нет вдохновения. Так же как и не заставить рисовать, если нет настроения. Бывает, мы себе назначаем выходные прямо посередине недели. Бывает, что работаем в субботу и воскресенье или же сутками напролет, — рассказывает собеседник.

В свободное время Владимир Георгиевич и Валерий Иванович занимаются творчеством, остается время и для частных заказов. Один из них сейчас в работе: уже подготовлен макет восьми резных дверок для шкафа с изображением таежных зверьков и сибирских пейзажей. Материал выбирает заказчик.

— Это для нас маленькая «форточка». Глоток свежего воздуха. Когда вся эта рутина надоедает, мы садимся и делаем какие-то картины. Не обязательно на продажу, а чисто для души. Лирическая тема, — делится Владимир Георгиевич. — В советские времена для нас пределом мечтаний был бук, который везли сюда с запада России. Сейчас все, что пожелаешь.

Любой вид материалов вплоть до канадского ореха, меранти, мербау. Кедр, липа, ясень. Каждая порода дерева обладает своим характером. Ясень — очень прочная порода, даже крошит резцы. Ольху считают царским деревом, его часто использую в храмах. Правда, приоритета за этой породой не закреплено.

Есть и такие породы, которые плохо подходят для резьбы, например сосна: в Сибири ее много, но пригодна она лишь для крупной резьбы. Филигранный рельеф на сосну нанести очень трудно.

«Ощущение, что живешь на 100 лет раньше»

Основная работа мастерской при Харлампиевском храме — иконостасы, киоты, жертвенники, панихидные столы и лавки. Приходилось делать и иконы. После того как патриарх Кирилл приравнял резные иконы к писаным, их стали освящать, молиться перед ними.

— Трудно их делать. Нужен определенный настрой. Это не лепесточек с розой, это все-таки икона. Во-первых, надо исповедоваться, причаститься, поститься. Нужно подходить с чистой душой, отвлеченным от суеты. Ну и конечно, нужно благословение батюшки. Без этого никак, — говорит мастер. — Еще мне не раз случалось заниматься наличниками для иркутских усадеб. Источником вдохновения служили улицы Иркутска, где сохранились работы коллег из далекого прошлого. Здесь до революции работали артели резчиков. Заказы шли с Владивостока, с Урала. Работы до сих пор можно много где найти. Вот так идешь по городу с фотоаппаратом, ищешь. Нашел — чик! И на основе этого разрабатываешь новый образец.

Во время прогулок по городу, бывает, увижу дом, который так и тянет отремонтировать, вернуть ему утраченные элементы. Особенно много таких в районе бывшей «шанхайки».

К восстановлению старинных усадеб я отношусь положительно, даже сам принимал в этом участие. Из последних работ — наличники в стиле сибирского барокко на доме в районе улицы Декабрьских Событий.

Это, я считаю, очень важное, нужное, полезное и благородное занятие. Если, конечно, это восстановление исторического облика усадьбы. Тогда это важно и нужно. Но если это коттедж из кирпича и на него налепили деревянный наличник — я это называю отсутствием вкуса.

В годы, когда Харлампиевскую церковь только восстанавливали, пришлось не раз наведаться в областной архив. Приходилось по фотографиям и дагерротипам восстанавливать резные иконостасы.

Когда работаешь, такое ощущение, что живешь на 100 лет раньше. Когда не волнуют суетные дела. Мы работаем для храма, для людей. Восприятие здесь меняется. Ощущаешь, что ты нужен. Это за великое счастье можно почитать, когда знаешь для чего ты существуешь, для чего ты живешь, дышишь.

Про душу и прогресс

— Вот моя первая работа, — Владимир Георгиевич указывает на заботливо украшенную дощечку с вырезанными куполами да богатырями, висящую на стене на видном месте. — Она, конечно, не совершенная, чего уж там… Но она первая и этим мне дорога. Мой учитель, заслуженный художник России Владимир Николаевич Виноградов, говорил: вот сделаешь первую работу, тебе хоть миллион будут предлагать, никогда ее не продавай. Дурная примета в нашей профессии.

— Бывают обратные случаи, когда работа сделана на очень высоком уровне, но души в ней нет. К сожалению, с подобным приходится часто встречаться. Есть вещи, которые вызывает глухое раздражение, — говорит резчик, доставая лакированную резную икону с Богородицей. — Вот… Нам поставили задачу исправить эту работу. Здесь работал хороший мастер, хорошо владеющий техникой, но это не художник. Обратите внимание на детали — все отработано механически, без души. Это брак.

Дешевый стеклянный блеск — это безвкусица. Отражение света маскирует работу. Блеска много, но здесь он лишний. Хитрое выражение лица — так не передают иконы. Оно нейтральное должно быть, это сложно сделать. Изобразить ярость, улыбку, смех — просто. Когда переходишь на икону — это сложно.

Сейчас есть фрезерно-копировальные станки. Они как надо выдают рельеф, но это если смотреть издалека. У современных технологий есть недостаток — высокое качество обработки при отсутствии тепла, которое оставляют человеческие руки. Они очень правильные, но бездушные. Разница будет как между «шанхайским» трико и костюмом, сшитым на заказ. У нас ручной труд ценится, а народу надоедает ширпотреб.

Чувство тихой паники

Несмотря на интерес горожан к старинному ремеслу, профессия постепенно исчезает, смены поколений не наблюдается. Резчиков с многолетним стажем в Иркутске осталось всего несколько человек, включая Владимира Георгиевича с товарищем.

— Это не вызывает чувство исключительности или гордости. Это вызывает чувство тихой паники. Потому что нет смены кадров. Темп жизни изменился, народу надо много и сразу же. Профессионального резчика подготовить — пять лет, это самый минимум. Хотя мы учимся всю жизнь… — говорит Владимир Георгиевич. — Желающие обучиться есть, но прочно связать с ремеслом свою жизнь мало кто решается. Сейчас мы преподаем в центре развития ребенка, учим детей из местной казацкой станицы. При желании учеником может стать и взрослый, но нужно соответствовать нескольким критериям. Мы задаем три вопроса всегда: православный ли, служивый ли и есть ли семья да дети. Чтобы жизнь повидал, был с духовным стержнем, и чтобы была ответственность за плечами. У нас и женщины занимались. Кстати, что было для меня открытием — из женщин, оказывается, тоже получаются резчики. Но профессионала не будет, это чистая физика: они терпеливые, аккуратные, но как только дело касается твердых пород, тут уже роль играют физические возможности.

Пока же из-за отсутствия последователей мастерам приходится наблюдать, как ниши, которые десятилетиями держали местные умельцы, завоевывает низкокачественный ширпотреб.

— В Листвянке, в Тальцах туристам продают расписных матрешек. Самое обидное, что они везутся из Китая сюда, — сетует мастер. — Продавать-то надо то, что делают местные ремесленники и художники. Это наша русская энергетика.

О человеческом счастье

Годы верности своей профессии натренировали особый взгляд на вещи. Ремесло на интуитивном уровне приучило видеть во всем нечто большее, чем есть на самом деле. Мастер утверждает: каждый предмет способен очаровать, если к нему присмотреться.

— Когда приходишь в гости, позвали отметить день рождения, посидеть, заходишь к человеку в квартиру, смотришь на стену и думаешь: вот здесь бы орнамент пустить, вот здесь поработать, еще тут и там… И тут мне говорят: «Чего встал? Идем!» — и вспоминаю, что я же в гостях (смеется).

Владимир Георгиевич непоколебим в своей уверенности, что ремесло — его предназначение. Это дает надежду на будущее, в котором, благодаря способности творить, можно оставить свой след:

— …Иногда сидишь, делаешь панихидный стол, например, и понимаешь, что если красную революцию не устроят, как в семнадцатом, то этот стол простоит далеко не один десяток лет. А в храме же свой микроклимат, благодаря иконам. Ничего особо не меняется. Может и 100 и 150 лет простоять.

Бытовые мелочи — зарплату сегодня не дали, сосед шумит — это уже так не злит, как раньше. Эта работа в конце концов человека делает философом. Так и есть. Даже когда мы уйдем, рано или поздно, это будет служить.

— Это ведь и есть человеческое счастье, когда человек, скажем так, находит, для чего он вообще на этой земле существует. Это счастье дано не каждому. Бывает, человек доживает до пенсии и не понимает, для чего он вообще есть. Мне маленько повезло. Я нашел свое место, — тут Владимир Георгиевич с улыбкой окинул взглядом мастерскую и добавил: — Я нашел свое счастье.

Автор фото — Валерия Алтарёва