Почему Нуриев прожил как Нуриев? Непревзойденный танцовщик, человек очень яркой внешности, не считающийся ни с кем и ни с чем, работоспособный, как машина.
Из книги «Танцовщик» Колума Маккэнна: «Виктор уже много раз видел это: умение Руди овладевать толпой даже вне сцены, способность раскачиваться от бессмыслицы к глубине и обратно к бессмыслице, „Боже милостивый, он не только прекрасен, он еще и умен!“».
«В „Доминике“ его друзья завопили, увидев меня: „Руди! Руди! Руди!“. Составили пирамидой бокалы. Жильбер прокричал казацкий тост. Лакей из эмигрантов усмехнулся, услышав мои выговор. Я плеснул ему в лицо кофе, забрызгав его тонкую белую рубашку. Появился управляющий, униженно заверивший меня, что лакея уволят».
16 июня 1961 года ведущий танцовщик Кировского театра Рудольф Нуриев не вернулся с гастролей из Парижа в СССР. Это была сенсация! В это время Нуриев вместе с труппой Кировского театра находился на гастролях в Париже, но его неожиданно вызвали в Москву якобы для того, чтобы танцевать в Кремле. На самом деле его хотели арестовать. Нетрадиционные наклонности и вызывающая независимость великого танцовщика грозили ему семью годами лагерей строгого режима.
"Его подруга миллионерша Клара Сент пришла провожать Нуриева в аэропорт, подошла попрощаться, обняла и прошептала на ухо: «Ты должен подойти к тем двум полицейским и сказать − я хочу остаться во Франции. Они тебя ждут». Заподозрив неладное, сотрудники госбезопасности начали оттеснять Нуриева, но он вырвался и совершил один из своих знаменитых прыжков, приземлившись прямо в руки полицейских со словами: «Я хочу быть свободным». Репортеры назвали это «прыжком к свободе».
«Прыжок в свободу» дал ему уникальную возможность работать в лондонском Королевском балете. За свою творческую жизнь Нуриеву удалось исполнить практически все ведущие мужские партии классического балета…
Танец был для Нуриева всем. "Благодаря его страсти в балете роль партнера-мужчины стала значимой и сравнялась с ролью балерины. Для большей выразительности Нуриев выходил на сцену в одном трико и танцевальном бандаже…
Его союзницей в любви к танцу стала тогда уже великая Марго Фонтейн. Но даже она не могла предположить, что этот тандем останется в истории балета, как один из самых блистательных.
После «Лебединого озера» в Венской опере в октябре 1964 года их вызывали на сцену восемьдесят девять раз. Рабочим сцены пришлось платить дополнительную зарплату, поскольку они не могли разбирать декорации и задерживались в театре. Впоследствии Марго умерла в нищете, в то время как Нуриев был самым богатым человеком в мире балета. Vanity Fair оценивал его состояние в 80 миллионов долларов…
Деньги и слава пришли к Нуриеву быстро и помогли освободиться его бешеному темпераменту. Нуриев давал не менее 200 спектаклей в год во всех уголках мира и ни разу не уходил со сцены больше, чем на две недели. Говорили, что он не танцевал только в Антарктиде. Путешествуя по свету, Нуриев испытывал влияние самых разных балетных школ − датской, американской, английской, − оставаясь при этом верным русской классической школе. В этом и была суть «стиля Нуриева».
О Нуриеве написано много. Известный роман «Танцовщик» Колума Маккэнна – самый художественный. Ирландец Маккэнн – яркая личность. Обязательно прочитайте его биографию. Он показывает, как из уфимского мальчишки формировался великий Нуриев. Родился он, кстати, в поезде между Слюдянкой и Иркутском. Страсть мальчика к музыке и движению не давала ему покоя. Представьте себе: «Ледяная башкирская зима 1941-го. В убогом бараке на земляном полу вращается в танце маленький мальчик, из-под его драных башмаков летит пыль».
Отец хотел, чтобы он «стал врачом, или командиром, или политработником, или инженером. А танцы представлялись ему верной дорогой в богадельню. В школе Рудик успевал плохо, учителя говорили, что на уроках он вертится, постоянно что-то напевает, а время от времени разглядывает книги по искусству, которые берет для него в библиотеке сестра. Только Дом пионеров и хвалил его − там Рудик занимался по вторникам народными танцами. А в те вечера, когда в Оперном давали балет − „Эсмеральду“, „Коппелию“, „Дон Кихота“, „Лебединое озеро“, − он старался улизнуть из дома, проскользнуть служебным входом в театр… Каждый раз, когда он возвращался домой, и отец дознавался − откуда, Рудику и доставалось на орехи. На побои он не жаловался и отвечал на вопросы о синяках пустым взглядом, как многие знакомые мне мальчики, да и мужчины тоже. Его били за танцы, а он продолжал танцевать, стало быть, одно уравновешивалось другим».
Отец смирился, дал ему денег, и вот он в Ленинграде. В зале на улице Карла Маркса Рудик − один из семидесяти юных танцовщиков. К четырнадцати годам он осваивает совершенно новый для него язык: royales, tours jetés, brisés, tours en l'air, fouettés. Он самый взрослый.
Интересный эпизод из романа о том времени: Рудик пытается заработать балетным концертом перед рабочими. Пока одетый в балетное трико юноша танцевал балетные сценки, они гоготали и гнали его со сцены.
«Он станцевал еще, но они только громче глотки дерут, особенно бабы. Оглянулся он на меня, и мне его малость жалко стало, ну я и снял иглу с пластинки. Рабочие примолкли. А у него взгляд стал такой, подлючий, то ли он бабам предлагает, чтоб они ему дали, то ли мужикам − подраться. И губы подергиваются. Тут кто-то бросил на сцену грязную тряпку, и все опять зареготали. Вера Баженова вся красная стала, пытается рабочих угомонить, − башку-то потом ей оторвут, она ж руководитель тутошнего коллектива. И вдруг Рудька развел руки в стороны и выдал им сначала гопак, потом „яблочко“, потом встал на цыпочки, медленно опустился на колени и перешел на „Интернационал“. Смех сразу затих, один кашель остался, рабочие начали вертеться на стульях, переглядываться, а после затопали по полу в такт „Интернационалу“. Под конец Рудька все равно к балету вернулся, к „Журавлиной песне“, полный круг сделал, но теперь эти тупые уроды ему хлопали. Пустили по рядам консервную банку, собрали рублей тридцать…».
Он отказывается вступить в комсомол, поскольку это мешает учебе. Опасный вызов. Вот отрывки из его дневника: «Ноты, Бах и Шуман. Уроки фортепьяно, Малый оперный. Поговорить с Шелковым о призыве в армию. Соли для ножных ванн. Открытка на день рождения отца. Разжиться портативным приемником. Урезать обеденный перерыв, чтобы подольше работать со станком, растяжки. В пустом зале. Саша (цитирует учителя): „Совершенство − наша обязанность“. Работать, работать, работать. Трудности вдохновляют…
Меньше спать. Утренняя зарядка. Исполнять каждый большой батман в два раза дольше, это даст силу и контроль над телом. Дольше стоять на полупальцах − сила. Девять или десять на каждый пируэт. Целую твои ноги, Чабукиани. Исполнять кабриоли, стоя лицом, а не боком к зеркалу. Саша: „Жить внутри танца“. Продумать. Превзойти. Заучить. Даже парик должен ожить!».
«Маккэнн наблюдает за Нуриевым глазами людей, которые всегда пребывали в глубокой тени: сестры, экономки, обувщика, дочери первой учительницы… Их голоса ведут рассказ о том, как отчаянный и одинокий мальчик из нищей семьи постепенно обращается в безжалостного к себе и всему миру великого художника, пытающегося танцем заставить прекрасный мир вращаться. „Танцовщик“ – это не беллетризованная биография, это роман, в котором Колум Маккэнн соединил вымысел и реальность, вдохновившись неординарной личностью Нуриева и необычностью его судьбы».
Гений балета. Он был чудовищем и красавцем в одном лице. Его круглые сутки преследовали папарацци, своими похождениями он кормил сотни светских обозревателей. Сотни поклонников ожидали его на улице после каждого спектакля. Аплодисменты стали для него более утомительными, чем танец.
«Да, мне повезло, − писал он, − У меня есть дом, контракты, массажист, менеджеры, друзья. Я танцевал почти на каждом континенте. Пил в Белом доме чай с президентом Кеннеди незадолго до его гибели. Мы с Марго выступали на инаугурации Джонсона…».
Был ли он счастлив? Да, наверно. Пока танцевал…
