Холодными пальцами в кармане я нащупываю ключ-таблетку. Теперь мы даже не храним инструкций в этих маленьких картонных коробочках, которые редко удается открыть, не надорвав — при необходимости все можно отыскать в интернете. Короткий «пик», и я хватаюсь за звенящий от мороза металл как за мертвеца, и тяну на себя.
У докторов на все случаи только одно: «Сколько вам уже? И чего вы хотели в вашем-то возрасте». Время калечит, а мы помогаем ему с некоторой долей извращенного удовольствия вперемежку с лживой наивностью. Мы как небесные тела, по законам Вселенной отдаляемся, кружим по траекториям непересекающихся орбит, а когда сближаемся, неизбежно наносим друг другу урон. Самый огромный на Земле кратер Уилкса стыдливо укрыт слоем антарктического льда.
Подозреваю, она ищет дом. Она постоянно мерзнет. А большую часть еды отдает мне. Это не жертва, как может показаться со стороны. Когда-то у нее были дети. Все, что им требуется — кормить, хвалить и делать больно. Тогда они вырастут, и бесконечный цикл, быть может, не прервется. Все будет, словно прежде, лететь в тартарары.
Этот подъезд, как исчезающая мораль. Но если Запад научился с этим жить, мы испытываем особый деструктивный кайф. Я наступаю на окурок, чтобы, скрыв его, добавить немного привлекательности этому месту. Объясняю назначение железного ящика и кучи проводов на стене. «Полторы сотни телевизионных каналов, только представьте». Полторы сотни дверей в мир, полный цвета, и только одна — в реальный.
Я настраиваю себя на добрый лад. На случай, если мы станем здесь жить. Снисходящий — всегда философ. Трижды по девять, двадцать семь и два, чтоб отдышаться. «У меня астма», — я говорю так всем, но на самом деле просто люблю чистый воздух. Попробуйте опустить копье и пойти в атаку против табачного дыма. Простые слова как об стенку горох, астматик — другое дело. Концентрация вредных веществ в помещении с запертым пластиком в сотни раз превышает любые нормы. Поэтому только дерево.
Наша нелюбовь к трамваям — одна на двоих. Мы долго шли через город, сторонясь соленых луж и шоркаясь боком о мрачных прохожих. А когда встретились с черно-красным человеком, я был готов завалиться и ловить языком снежинки. Несмотря на мерзкую погоду, идти в дом совсем не хочется. Но я друг. Так говорят все.
Ее послал мне Бог. Наверное, он вкладывает в обличие какой-то особый высокий смысл. Когда я пытаюсь его разгадать, чувствую привычное состояние фрустрации. Чаще это описывают, как нечто неуловимое «на кончике языка», на игбо и хинди — «во рту», японцы говорят: «в горле». Я понимаю только, что ее внешность противоположна значению. Часто ли вам приходилось протягивать руку помощи к соседнему мосту, хотя ваш собственный вот-вот рухнет?
С возрастом «отдышаться» и «обдумать» становятся синонимами. Наверняка к этому добавится «вспомнить молодость», но я стараюсь держаться. Читаю перекидные календари и томик Канта. Десятиминутная зарядка по утрам. Кстати, делала ли я ее сегодня? Может оттого, что нет, я уже дважды думала о свете в конце тоннеля.
Интуиция усложняет жизнь. Блаженны чистые сердцем. Мне бы сейчас просто подниматься вслед за ней, пережидая частые остановки, но чувство нарастающей тревоги усиливается с каждой… раз, два, три по девять и два, чтоб отдышаться. Мне кажется, я знаю, наш выход из реальности — этот черный, посредине. У них есть бог, у меня лишь интуиция.
Я поворачиваю ключ. «Дверь новая, семь уровней защиты». С удовлетворением отмечаю отсутствие каких-либо запахов и звуков. Здесь нет даже мебели и, если абстрагироваться от эха, обстановка была бы близка к полному абсурдному Ничто. «Вы можете отремонтировать квартиру на свой вкус».
Я захожу внутрь первым. Успокаивающим жестом меня приглашают в большую комнату, и только один я вижу причину своего беспокойства. В центре комнаты парит черное пятно. По форме оно напоминает человека, но я бы и через стену понял, что это. Я пытаюсь сказать о неприятной находке, но у меня нет слов, и не было. С рождения. Относительно меня — никогда. Вот только кто же так уходит. Когда настанет время, я выберу место, где меня занесет сугробом до самой весны.
В эту пору на улице рано темнеет. Я прошу включить свет. «А где потолочная люстра? Я даже крюка здесь не вижу». С чего бы ему так волноваться? Электрик решит любой вопрос. Главное, окна из дерева. В наше время леса были гуще, а мужчины — спокойнее. Когда мой отец забивал скот, выпуская из горла кровь, его лицо было сосредоточенным и ясным. Хотя, в старости он признался, что помнит каждую кличку.
Она возьмет. Точно возьмет. Эмоциональное возбуждение легко различимо в каждом жесте. Она ходит туда-сюда и закручивает в воздухе незримую фигуру, перебирая пальцами с дряблой кожей. Одни тревожно гладят волосы, другие теребят одежду. Ее черная мохнатая тень беспардонно топчется по всем углам. Она как будто что-то знает. Смотрит прямо на… И жалобно скулит.
