Первое января — тихий, странный день. Заворожённо смотришь на остатки еды, постигая новогодний дзен. Я гонял вилкой бледно-красную с оранжевым оттенком, единственную на тарелке, икринку. «А ведь это чей-то ребёнок. Мать убита и выпотрошена. Всех съели, а этот держится. Скользкий сукин сын. Если б родился, стал бы неуловимым, вырос до веса в пуд и умер от старости.
Погодите-ка…» Я вдруг заподозрил, что шарик искусственный. Иногда ими бодяжат натуральный продукт. Отложив вилку, взял столовую ложку, и пальцем закатил сынка на вогнутую стальную поверхность. С трудом загнав пузырёк между зубами, осторожно нажал. Никакого маргарино-желатинового вкуса — чистейший рыбий жир. Пошарившись в холодильнике, я извлёк на свет вторую непочатую банку кетовой. «Бедные детки».
Я представил себя мускулистым чешуйчатым папой малька. Что бы я сделал, потратив молоку на самую прекрасную в океане самку, если бы её укокошили, засолили, а нерождённого сына сожрал двуногий ублюдок? Я бы проник в систему канализации, пробрался по трубам и сомкнул челюсти на его красной… шее.
«Надо заткнуть ванну. Опустить крышку унитаза. Забить посудой потяжелее раковину в кухне. Но разве это остановит папашу, горящего манией мщения? Значит, я не могу быть уверенным в собственной безопасности».
В дверь позвонили. Я прильнул к стекляшке глазка и осмотрел выпуклый, вечно мрачный подъезд. Никого. Понизу из щели тянуло кетой.
— Кто там?
— Снегурочка.
— А запах?
— Я, между прочим, женщина.
— Но я никого не вижу.
— Карлица мы.
Я снял цепочку, щёлкнул замком, и впустил её внутрь. «Действительно маловата». Но синяя шубка и кокошник — на месте. Я покрутил её за плечи и обнаружил сзади маленький хвост. Не удержавшись, потянул за плавник. «Колючий…» И тут всё полезло само.
— Руку убери. — Брутальный самец ступил на линолеум, оставляя мокрый след, подошел к зеркалу в прихожей, ковырнул в зубах и хмыкнул, — чё стоишь? Наливай.
Снегурка убежала, громко цокая сапогами.
Я усадил его в тазик, на табуретку, спиной к окну и открыл форточку, чтобы он не испортился. Папаша сильно вонял, даже после того как смазал подмышки дольками лимона. Его глаза угрожающе сверкали, отражая гранёный фужер с коньяком.
— Ты хоть понимаешь, что натворил, бестолочь?
— А что я? У нас так заведено. К тому же икра очень дорогая.
— Покажи.
Я придвинул к его носу баночку «Зернистой». Он долго вертел её в плавниках, попросил открыть, смотрел на красные икринки и, содрогаясь, что-то шептал. Потом разметал все на столе, схватил меня за майку и, смрадно дыша в лицо, закричал:
— Да кто этот ваш Дед Мороз вообще?! Выдумка языческая. Одеваетесь в него, а потом испытываете гадское удовольствие от детского разочарования. Это вас умиляет. А моя бабка была золотой. Желания исполняла, пока не изловили и не поджарили. Сгорела, как Жанна д'Арк!
Его хватка ослабла. Я, воспользовавшись моментом, поднял с пола уцелевшую посуду и, сдерживая дрожь в руках, налил спиртного. Мы молча выпили. Он долго рассказывал про реку Колыму и каменистые пороги. Я наблюдал за всё медленнее вздымающимися жабрами, и тайком нащупал керамический нож. Когда папаша подсох и стал ко всему липнуть, я вонзил клинок в его белесое брюхо. На пол с влажным чавканьем повалилась требуха. Я подумал: «Это же убийство. Если натечёт под плинтуса, простой уборкой тут не отделаешься».
Озаботившись тем, как избавиться от трупа, я выглянул в окно. Карлица ещё стояла у подъезда. Я привлек её внимание, и позвал подняться.
— Вот, смотрите, что у нас тут.
— Вы его что, зарезали? — Снегурка выглядела абсолютно равнодушной.
— Что, если вы спрячете его так же, у себя? Нужно всего лишь дойти до помойки и выкинуть тело в бак.
— Ну уж нет. Тогда-то он меня силой заставил, подонок. Залез, одежду испортил. У меня всё это в колготки набежало, я теперь мерзну.
— Коньяк будете?
— А давайте запёчем его в духовке? Он же рыба.
— Снимайте одежду, я дам свою рубашку.
Мы сделали его на луковой подушке. Прорезали на шкуре «С Новым годом!» Попивая из стакана, я оценивал снующую карлицу: «А не такая уж она и маленькая. Моя мама метр пятьдесят восемь, а эта — всего на пятнадцать, да каких там, на пару сантиметров ниже, и хозяйственная». Всё вышло в лучшем виде. Но есть его не смогли — всего пару часов назад он был нормальным мужиком с понятиями.
Мы сгребли мясо в ведро, и я пошёл на мусорку. Теперь можно было не бояться вызвать подозрение. На первом этаже я будто за что-то зацепился. Это был худой мальчик из неблагополучной семьи. Он крепко вцепился тоненькими пальчиками за ручку ведра, и уперся, как ослик. Я чуток поднажал — слабые ножки заскользили по мраморной плитке. За спиной мальчика вырос небритый бугай в мастерке и семейных трусах.
— Отбираем последнее? У ребенка?
— Да, скорее, наоборот. Вот, испортил рецепт, надо выкинуть, а этот… как клещ.
Бугай зачерпнул пятерней из ведра и, будто штукатуркой, заделал впадину рта.
— Ты обалдел что ли такое выкидывать? Отдай пацану.
— А если козликом станет?
— Слушай, ты, козлик…
Когда я вернулся, машинка ещё стирала синий костюмчик, колготки и бутафорские косы. Карлица, по-свойски раскинувшись на диване, переключала каналы с праздничными концертами. Дома пахло блинами и Фейри.
Я накатил ещё, и глянул за тюль. Мне показалось, что по улице там и тут шагают Деды Морозы с рыбьими хвостами. Я встряхнул головой, чтобы прогнать видение, и завалился спать. Проснулся от настойчивого стука в дверь. Надо было посмотреть, кто там, но я, не подумав, открыл сразу. Это был тот же бугай, только перепачканный красным, и с кулинарным топориком в левой руке.
— Слышь, подскажи рецепт.
Карлица просунула голову между моих ног:
— Да там всё просто, только нужно много лука. Помидоры, паприка, розмарин, растительное масло. Чеснока ещё.
Я сходил до холодильника и сунул несчастному в руки бутылку: «С Новым Годом!» Когда он ушёл, я боялся смотреть в окно. Меня сильно штормило. Я, перекрестившись, принял на грудь, плюхнулся на диван и укрылся ватным одеялом. Карлица свернулась в ногах клубочком. По телевизору крутили «Шерлок Холмс: безобразная невеста», «Дом-2» и Венский филармонический оркестр.
