Еще полгода назад мохнатый пузатик каждое утро носил цветы, а теперь и привета не жди. Леся сменила парфюм, перекрасилась в черный, открыла пупок. Похоже, если она войдет в кабинет руководителя с взрывчаткой на поясе и нажмет кнопку, он просто вытрет лицо, снимет с ушей кишки, и продолжит заниматься своими делами.
Леся точила ноготь, мечтая, как влажно намекнет: «У людей разруха в головах, а меня знобит. Давай, преодолеем кризис вместе». Но пузатик подошел сам. Руки в карманах, широко расставленные ноги в туфлях сорокового размера. Смотрит в упор. Немного помедлил и говорит: «Дела наши плохи. Звонков мало. Вот я и думаю, не скучно ли тебе у нас?»
«Выгоняет…» Вы знали, что самка гуппи пускает в воду особый секрет, привлекая самцов? Рыбка фунькает магической радугой, и — сосед по аквариуму исполнен любви, тянет ладошку к звезде, впервые задумывается об отцовстве. Леся говорит: «Я просто мечтала попробовать силы в продажах». Шеф чуть отходит, по-новому приглядываясь к секретарю: «Купил бы я у нее квартиру? А, пожалуй, и взял бы, за волосы сзади».
Олесе больше к лицу фамилия Джоли. Представьте, приходит в загс, строчит заявление: «Какая же я Боброва?» А тетеньки в голос: «Вы такая стройная, в причинах замены ничего не пишите. Просто приложите фото». Сотрудницы загса кушают тортик. У Анджелины урчит в животе. Не то, чтобы фобия, Лесю тревожит жир. Если б рыбий, но человек обрастает свиным.
Психолог копалась в ее голове: одинокое детство, еда как протест, чувство вины, ностальгия, стресс. Все это могло быть причиной, но лишнего веса нет. Тощие ноги и вата в лифчике. В тайном кармашке всегда что-то сладкое. Сосатки придумал дьявол. Снимаешь фантик, она как живая: «Ну, здравствуй! Какое наказание придумаем за наше хорошо? Откажемся от творога?»
***
Картина достойная Оскара: отец хочет, чтоб дочь сохранила любовь к провинции; мать надеется на скорую свадьбу; Леся толкает в пазик два чемодана — впереди институт. Бледный папа прячет глаза, мама сквозь слезы учит, как выжить. Не хватало только, чтобы завели «Прощание славянки» с духовой фальшью, для жалости. Автобус трогается, трясет по полю в лес, на шоссе. Девушка вытягивает изо рта тягучую слизь деревни и брезгливо стряхивает в окно, где та прорастет сырыми груздями, парным молоком и треском березовых дров.
Брак полнит. Наверное, поэтому Леся так и не выскочила замуж. Мужики были, но ушли по жизни дальше. А она осталась одна, в съемной комнате коммунальной квартиры. К одиночеству привыкаешь. Из домашних развлечений у Леси — телевизор и безобидные шалости в ванной. Когда Гришка у себя, она идет мыться. Нарочито наклоняется, крутится так и сяк, тщательно обтирается махровым полотенцем и накидывает сатиновый халат без всего. Сосед наблюдает сквозь дырявую дверь, от и до, и каждый раз умудряется вовремя сбежать.
***
Первая заявка, и сразу в ебеня. Продайте, просят, наш дом. Из тесной маршрутки — в грязь частного сектора. С жидких проулков — в барак с липкими дверьми. Леся побрякала калиткой. На звук к воротам подскочила крупная псина и, просунув морду в щель забилась в угрожающем лае. Рука Леси шарит в сумочке. Производители сотовых телефонов встраивают камеры, а надо бы — газовые баллоны.
Хозяйка загоняет собаку и ведет за собою в дом. «Обувь можете не снимать». О чем она говорит?! Допускает, что здесь можно ходить в чистых белых носках, собирая волосы, шерсть и луковую шелуху? Леся слышит откуда-то из пыльной глубины дома частый мужской кашель, она старается ступать только по вязаным коврикам. «Давайте посмотрим документы. У мужа одна вторая?» Женщина с рыхлым лицом оправдывается: «Вахта, уехал на севера. Можно продать без него?»
***
Мой мальчик болеет с рождения. Если б не я, давно бы уж помер. Кто бы еще выбил пенсию по инвалидности? Ему исполнился годик — отец загремел на вторую ходку. А на восемнадцатилетие наградил сыночка туберкулезом. Мы с ним поговорили как взрослые люди, и решили лечиться сами. Какой смысл ложиться в рассадник чахотки?
Зараза идет от людей. Когда им нечем дышать на ребенка — глазят. Я пробовала лечить железом. Втыкала в зеленое яблоко, как в куклу Вуду, сотню гвоздей. Но кашель только усилился. Я растворяла яичную скорлупу в лимонном соке и думала, не лучше ли подойдут их черепа.
***
Леся расстроено лезет в карман за сосаткой, достает пачку злодеек с фильтром, заходит за угол и кружит голову белым дымом. Она перебивает сигаретную горечь десятком леденцов, решая идти обратно пешком, чтобы потратить калории и развеяться. Ей кажется, руки до сих пор в едком налете, хочется в душ, и поскорей.
***
Проведать жену бывшего сокамерника — не только обязанность, но и добрая традиция. Пока мужик чалится, баба выхаживает сына. Пацан хороший, вот только на этом свете ему осталось недолго. Каждый раз, по пути, Сява заворачивает в «Продукты», чтобы идти не с пустыми руками. Покупает три пакета молока, и маленькую водку — чисто себе. С женщиной говорить не о чем. Он двигает стул к изножью кровати и подолгу травит байки о тюремной жизни. О бате с золотыми руками.
Сидит около часа. Самого развезет, а парень растрогается. Мечется в кашле, потеет, хрипит. Измотается бедный и все, его клонит в сон. Сява приметил: когда начнет божиться вписать в завещание — значит, бредит, пора собираться. «Весь дом, — говорит, — на мне, а папке не хочу, чтоб достался». Три капли на посошок. В царствии небесном заждались его.
***
Однажды купил поллитровку. Думал, осилю. Так и вышло. Вовремя баба заметила, что меня понесло. Наварила картошки, нарезала собачьего сала. Свиного не было. Говорю: «Куда ты, это ж пацаненка!» Луковицу. Стал закругляться. Оделся, пошел посмотреть болезного, у кровати запнулся о ведро с мочой, какую-то посуду. Парень даже не проснулся, а я сгораю со стыда, хватаю то ли коврик, то ли занавеску. Измазался весь, растираю жижу по полу. Баба увидела — в слезы. Хорошо, не прокляла.
***
Достаточно месяцев трех, чтобы понять: человеку в продажах делать нечего. Но Леся не кисельная михрютка. Она перебивается арендой, стрижет подруг и экономит. Ни ногой в частный сектор, только приличные люди.
Дальше — кое-что страшное. Сложно рассказывать о подобных вещах милыми губками, но Леся звонит знакомой и между прочим вставляет: «Знаешь, там что-то зеленое и красное, когда я сажусь на белого друга». Это она — о сгустках крови и гноя. Знакомая работает медсестрой, самой обычной, видела разную хворь. Говорит: «Какие таблетки пьешь? Китайскую дрянь? Срочно шуруй ко мне!»
Леся юлит, переносит на завтра. Тогда медичка рассказывает о случае с чудаком, который запустил крайне опасное заболевание, скрывая даже от близких. Его любовник, аптекарь, доставал наркотические анальгетики. Парень плохо кончил. Когда ему показалось, что скорая едет слишком долго, он вызвал такси, улегся на заднем сиденье, протер кисти рук влажными салфетками, и начал операцию сам. По-тихому вскрыл брюшную полость и перегадился в ливере.
Медсестра вспоминает историю о женщине, которая по собственной глупости стала пустой, в буквальном смысле. Когда ей удалили вышедшие из строя воспаленные внутренние органы (почти все), пищевод пришлось продлить до самого низа. А кое-какое место вообще зашить. «Будь готова, родные сами отключат тебя от аппарата искусственного жизнеобеспечения».
Леся плетется в больницу.
***
«Мой мальчик попал под трамвайчик». Он умирает, тает на глазах, и никому дела нет. Но я их увлеку, пяток или десяток, — передам наследство. Возьму из кружки, куда мой ежик харкает соленую слизь, да вымажу дверные ручки, перила и поручни. Позову паразитов, будто хочу дом продать. Уж эти-то набегут. А там бог рассудит. Порядочные моют руки.
***
Леся ходит по кабинетам. Если заплатить, катали бы в кресле. Но можно и так. Она совсем не запоминает лица, ушла в себя как улитка. Слышит только голоса. «Откройте рот. Пошире!» — дряблая клешня тычет ваткой по гландам. «Работаем кулачком. Где наша венка?» «Разве вас не предупредили, что волосы надо убрать?» — зонд (существительное мужского рода) входит в нее сзади. Короткие фразы за дверью «Рентген».
Одна нимфоманка как-то призналась: муж нашел у нее в машине початый флакон со смазкой; она сказала, что была на УЗИ; он нюхал гель и пробовал на язык; похоже, поверил.
После такого диагноза приличные люди в слезах несутся в аптеку. Остальные выходят курить. «Вспоминай, где могла заразиться. Туберкулез прямой кишки!.. Его надо проглотить, что случается крайне редко», — знакомая проводит краткий ликбез. Леся, кажется, в шоке: «Палочка Коха имеет вкус?» Медичка тушит окурок, театрально закатывая глаза: «Вкус соплей и немытых ног».
Мужчины просты, путешествие по листу воспоминаний часто ведет их в тупик. Женская логика сгибает поверхность пополам и делает прокол, она трехмерна. Теперь Леся точно знает, где она съела бактерию.
***
Внутри меня свистит и бухает. Куски легких рвутся с треском, наполняя рот. После приступа много легче. Я тянусь за алюминиевой кружкой, чтобы сплюнуть. С раздутыми щеками шарю в темноте, и не нахожу. Еще немного, и мне понадобится что-нибудь побольше — таз или ведро.
Кружка в руках у мамы. Господи, зачем она опустила туда палец? Я прошу ее присесть. Сначала она будто глухая. Потом, вдруг разрыдавшись, выкладывает подробности своего низкого плана мести. По мере рассказа, медный крест там, под подушкой, начинает греться. Если это не прекратить, распятье выжжет клеймо на моем затылке. Мама решила убить людей. Я достаю истерзанного Иисуса и вкладываю раскаленный металл в ее руки. Я спешно устраиваю проповедь, не жалея эмоций. Мы договариваемся, чтобы ни-ни. Через секунду в легких будет новый взрыв.
***
За Лесей шумно лязгают двери стационара. На улице все как и прежде. Люди спешат по делам. Худышка садится в маршрутку, и едет в знакомый далекий район с деревянными улицами. Туда, где наркоманы — привычное явление, как стаи серых голубей в центре города. Чтобы водила смотрел на дорогу и не влупил автобус под встречный камаз, она натягивает юбку на острые колени. В ответ, на приборную панель демонстративно выставляется срамной календарик за прошлый год.
Она примечает двоих, в прошлом обычных ребят, сейчас — запущенных, с нездоровым бегающим взглядом. «Сделаете кое-что для меня?» Гердозеры заворожено следят за рукой: ныряет в сумочку, замирает, и тянет наружу две или три тысячные купюры. «Переулок шестьдесят шестой Советский, дом шесть. Надо поджечь машину, но так, чтоб никто. Вторая оплата по факту». Лесю кидает в дрожь.
***
Для начала они хорошенько вмазались. Сбегали к банчиле и обеспечились. Никакую машину искать никто и не думал, пока не пришли кумары. А там вариантов нет. За окном черно. По телевизору крутят Дискавери про Дьявольский бассейн на водопаде Виктория. Туристки в узких купальниках визжат у кромки ниспадающего потока. Один безумец встал на руки, а другой держит над пропастью пятилетнего ребенка с перекошенным лицом. Вероятнее всего, мальчик обмочился, только по мокрым трусикам желтого цвета этого не скажешь.
Бутылка, где в прошлом плескалась «Балтика» — самое то. Любой встречный подумает: друзья просто решили догнаться. У дома с закрытыми ставнями — гнилая Тойота. Лысый отвинчивает пробку и взбирается на крышу. Льет бензин на лобовое стекло, представляя себя над южноафриканским каскадом. Волосатый дожидается, пока тот закончит, тащит его вниз и чиркает зажигалкой. Языки пламени опоясывают капот красивой короной. Гердозеры бегут, но выглядит это жалко. Примерно, как в сцене из «Вокзала для двоих», когда Басилашвили видит тюремную ограду и падает на колени. Только баяна не хватает.
***
Ветрено. Тесную комнату заволокло дымом. Вокруг лампы светлый ореол. Снаружи слышны тревожные крики. Человек двадцать, не меньше. Мать лежит как бревно, потерявшая самое дорогое и смысл жизни вместе с ним. Стиснув зубы, она прижимает к груди ничей уже медный крест. Смотрит, как огонь подбирается в ноги, пробуя их на вкус, затем, обнимая ревущим кольцом, плавит юбку из полиэстера и старые штопаные рейтузы.
