Поликарп Судомойкин ищет приют для красавиц

Больше шестидесяти лет Поликарп Ермолаевич живёт в старообрядческой Бичуре, одном из райцентров Бурятии. До поры до времени биография Судомойкина мало чем отличалась от тысячи односельчан его поколения. Жизнь потомственного казака круто изменилась, заиграла новыми красками, когда дед Поликарп, уйдя на пенсию, вдруг взялся за кисть, выбрав не самый простой для самоучки и не самый подходящий для старообрядческой деревни жанр ню.

Что пером, что топором

В семье кузнеца Ермолая Судомойкина росло семеро сыновей и две дочери, досуг ли было всех учить, когда работать надо… Дед Поликарп считает, что ему ещё повезло — родители дали отучиться хотя бы три класса, а с 13 лет парнишка уже работал в колхозе.

— Самоучка я — что пером, что топором, — рассказывает Поликарп Ермолаевич. — Не знаю, может, какой дар мне Господь дал свыше. В семье никто не рисовал, а я ещё в школе баловался. Мы жили в Билютае, это 60 километров от райцентра. Хорошо помню свою первую учительницу Катерину Андреевну. Бывало, она войдёт в класс, а на школьной доске портрет Ленина или Сталина нарисован. Время-то тогда было такое — могли за каждую мелочь посадить, она боялась и сразу меня выставляла в коридор, а я и там чего-нить нарисую. Всё время рисовал. Бывало, смотришь за коровами — если они спокойно лежат, то прутиком чертишь на песке. Бумаги в доме не было, про краски и речь никто не вёл. Конечно, если бы образование какое, может, толк и вышел бы, а так только топором научился махать.

Когда началась война, мне было всего десять лет, отца забрали на фронт, ещё немного поучился и ушёл работать в колхоз, боронил на лошадях. Пашню тогда поднимали женщины и дети. А потом потихоньку плотничать начал, с того времени топор из рук не выпускаю. Детям дома срубил, колодцы выкопал, а возле моего двора нет даже скамейки, потому что некогда отдыхать.

Когда задумал строиться, вот это место выбрал: красиво вокруг — утёс, река. А на участке только два кола было забито, всё сделал сам. На коне лес, бывало, таскал, помогать особо некому было. Эта улица раньше Казачьей называлась, потому что казаки жили, и, хотя позднее переименовали в улицу Ленина, её так по старинке и называют.

— А если к нему приходили: «Дядя Паша, помоги, не можем сообразить, как основание дома положить» — своё бросал и шёл помогать, такая безотказная натура, — поддержав разговор, Евдокия Нестеровна неожиданно сменила тему. — А кем работаешь-то?

— Корреспондентом.

— Брехливый поди? Не, так-то не должон, из нашенских ведь. А то, бывало, приедуть корреспонденты, ноги мериють, обещают сапоги привезти, а мы — дураки — рады-радёшеньки, ждём. Потчуем. Ни один голодным от нас не уехал. Один раз большая компания приехала, мне две молодухи помогали, накрыли сразу три стола, три самовара вскипятили, мы наготовили столько всего много, что кастрюлю с мясом забыли на плите.

Долгое время дом на улице Ленина был местом паломничества. Русские, иностранцы, журналисты, работники культуры, чиновники разного ранга, просто любопытные шли бесконечным потоком. Судомойкины бросали домашнюю работу и привечали гостей. Чистота и гостеприимство в этой семье возведены в культ.

— Приезжали к нам из Америки, Китая, Германии. Всё ничё, но немцев как-то не очень привечала. Брат у меня на фронте погиб, у Павлика брат погиб. Хотя у нас были совсем молодые, может, и не знают, что война-то была. Мы сами хоть войны и не видели, но горя хватили. Две заботы было — вшей вычесать да ись где-то взять. Соли-то вдоволь не было. Картошку золой посыпали, она вроде как солонее становилась, так и ели. С золой и бельишко стирали.

«Ты моя судьба»

— А как вы познакомились с Поликарпом Ермолаевичем?

— Да по-деревенски. В колхозе работали, далеко ходили, вон куда — в Муцугуны (название местности. — Прим.авт.), за двадцать километров. И вот шли домой уставшие, но всё равно песни поём. Помню, у меня ичиги (легкие кожаные сапоги. — Прим.ред.) сносились чисто совсем, думала, дойду в них или разувши (босиком. — Прим.авт.) придётся идти. Проходили мимо Дома культуры, а Павлик на крыльце стоял и вдруг говорит: «Ты моя судьба». А я отвечаю: «Если вздумал посмеялся надо мной, то Бог тебя накажет». Вскоре посватались, жить стали, но свадьбы не было.

Потом дом строить начали, всяко-разно приходилось. Мало с работниками рассчитываться, так ещё и самогона в конце дня надо обязательно подать, денег-то на вино не было, а гнать не разрешали — посадить могли. Но гнали всегда. А дел-то сколько с ним, ужас один. Гнали и сами себя выдавали. Во-первых, в печи надо было разобрать шесток — плит, как сегодня, не было. Ставили чугунку на чугунку, а в печку — побольше старых тряпок или сапоги стоптанные поджигали, чтобы тяжёлого запаха не было. Брагу ставили на свёкле или хлебе, самогонка почему-то вонючей получалась. А потом уже люди знали: если запахло тряпками – значит, гонят самогон. Вдвойне беда, если мужик в доме пьющий, так эту брагу всю сцедят, пока она выходится. Бабы чего только не делали, фляги прятали, замыкали, но ерунда — всё равно найдут и выпьют. Хорошо, мой Павлик не пил.

Чтобы скопить копеечку, собирали бруснику, один раз шестнадцать вёдер увезли в город продавать. Лук мешками возили в Улан-Удэ, Читу, там хорошо брали. В колхозе денег не давали, работали за трудодни, в конце года выдавали пшеницу, а если год неурожайный, то голодом сидели, а ведь ещё надо было налоги платить. Я всю жизнь за скотом ходила — дояркой была, телятницей, а пенсию сперва всего 51 рубль начислили, хотя деньги дорогие были.

— Вместе сколько лет живёте уже?

— Мы-то? Дак, 66 годочков, а 64 из них прожили так: он Судомойкин, а я Григорьева. А потом по телевизору стали показывать разводы, делёжку капитала, артистов тормошат, вот мы и записались на одну фамилию.

— Всю жизнь был Судомойкиным — это значит чистым, — говорит дед Поликарп.

— Я не боялась жить без бумажки, она, чё, удержит, что ли? Не до этого было, работали с утра до ночи, кроме работы ничего и не видели. Я его всю жизнь Павликом зову, а он меня — Дуськой.

Проснулся художником

Выйдя на пенсию, дед Поликарп вдруг решил писать картины. Сегодня он уже и не помнит, что конкретно подтолкнуло его взяться за краски. К делу подошёл основательно: соединил между собой несколько кедровых досок, загрунтовал, а потом нарисовал утёс и обнажённую девушку. Особенно хорошо получилась девушка — дородная, кровь с молоком.

— Раньше такие девки и были, что спереди, что сзади есть на что посмотреть, не то что сейчас — доски сплошные, — вспоминает баба Дуся.

— Евдокия Нестеровна, а вы случайно не помните первую картину Поликарпа Ермолаевича?

— Как же не помню, если он меня первую нарисовал без сарафана! Спиной стою, ладная такая, гладенькая. Вначале вроде опешила, а потом так понравилось, что я сама поехала в Улан-Удэ за красками. Разыскала магазин, накупила, но они оказались не очень. А потом кто-то подсказал, что надо брать ленинградские, вот те хорошие были. Бывало, у него маленько возьму краски, кадушку подмажу, рамы, то да сё. У нас избы полностью крашены, и один-два раза в год, например к Пасхе, их обязательно мыли. Сажа всё равно садится, печку ведь топим. И каждый раз картины, которые в доме висели, протирали, они вроде как заново нарисованными становились.

Интересно, что художественными кистями Судомойкин не пользовался, мазки наносил исключительно пальцами. Считал, что так меньше краски уходило, нежели смешивать её на
палитре. Чтобы никто не мешал осуществлять творческий замысел, дед Поликарп специально выстроил во дворе мастерскую, куда вход посторонним был строго заказан.

— Поликарп Ермолаевич, кто-нибудь вам позировал? Откуда на картинах такие шикарные женские образы?

— Это всё из молодости помню. В войну молодые девушки ходили купаться: скинут всё с себя — и в воду. Молодые, красивые! Сейчас таких редко встретишь. А женихов-то всех на фронт забрали, многие доярки так девушками и остались. Было дело, мы с пацанами наблюдали из-за кустов, вот так запомнил и рисовал.

Нежный жанр

Интересно: некоторые работы подробно подписаны, комментарий художника придаёт картине несколько иной смысл. Вот привычный сюжет: девушка сидит на берегу, а подпись заставляет переосмыслить сюжет. «Зоя Космодемьянская. Каждая девушка мечтала жить и учиться, но Зоя ушла защищать своё Отечество. Но была замучена, истерзана фашистами в 17 лет».

— Когда туристы стали ездить, их надо было где-то положить на ночь-то, так мы на швейной фабрике заказали восемь матрасов, одеял много, простыней, — хозяйка щедро наливает всем по тарелке щей. — Ещё сейчас где-то пять-шесть одеял ненадёванных лежат. Руки всё не доходят посмотреть, может, мыши уже сгрызли.

Земля полнится слухами. Сначала о невиданном для старообрядческой деревни увлечении Поликарпа Судомойкина судачили соседи, но все нападки пресекала Евдокия Нестеровна: «Пусть рисует, жалко, что ли».

Постепенно поток желающих увеличился, зачастили газетчики, телевизионщики. А в 2007 году сибирского Кустодиева пригласили на фестиваль наивного искусства в Москву. Вместе с ними в дальнюю дорогу отправились документалисты во главе с Алексеем Погребным, а итогом стал документальный фильм «Нежный жанр».

— В Москву долго собирались, на выставку отобрали 34 женщины. Из них 32 написаны маслом, а одна вырезана из дерева.

— Получается, 33. А кто же из красавиц стал 34-й по счёту?

— Моя Дуся!

Месяц жили в столице, много ходили, много чего видели, но затосковали по Бичуре, по улице Казачьей, и спешно засобирались домой.

Оказалось, что это было самое большое совместное путешествие Судомойкиных.

***

Деду Поликарпу идёт девяносто первый год. Несколько лет он уже не берёт в руки краски, а похоронив скоропостижно скончавшегося сына, практически не заходит в мастерскую. И сейчас намерен передать своих писаных красавиц в какую-нибудь галерею, найти им приют, чтобы они вдруг не осиротели.

«Пусть люди смотрят, красота — она вечная», — философски заметил дед Поликарп, закрывая мастерскую.

Откроет ли, чтобы сесть за очередное полотно?..

Борис Слепнёв, специально для IRK.ru
Фото автора

Борис Слепнёв, специально для IRK.ru